Академический симфонический оркестр Петербургской филармонии открывает сезон под управлением художественного руководителя и главного дирижера Димитриса Ботиниса, солист – один из лучших пианистов мира Николай Луганский.

Французско-русская программа объединила сочинения XX века, ставшие знаковыми в биографиях своих создателей: наполненные мистическим свечением «Забытые приношения» Оливье Мессиана и музыка балета «Жар-птица» Стравинского открыли имена молодых авторов миру, а Первому фортепианному концерту Мориса Равеля суждено было стать одним из последних сочинений мастера. 

Личные и творческие судьбы музыкантов, творивших в одно время, переплетены: в музыке Стравинского и Мессиана слышно влияние их старшего современника, а сам Равель – так сложилось – оказался в 1910 году свидетелем премьеры балета «Жар-птица», а с ней – и рождения новой композиторской звезды.

К ярчайшему старту карьеры Игоря Стравинского привел ряд случайностей: гениальному импресарио Сергею Дягилеву нужен был композитор – уже готовое сказочное либретто, в котором волшебство переплелось с «русским колоритом», ждало случая чтобы превратиться в балет, который стал бы главным событием «Русских сезонов», да и всей парижской театральной жизни. Отказавшийся от услуг пары именитых авторов, Дягилев случайно услышал оркестровую фантазию «Фейерверк» безвестного Стравинского: искристость, огненность, полетность, завораживающие переливы красок, мастерство работы с оркестром – он нашел все, что искал. И, как неоднократно бывало, рискнул: отдал заказ, поставил на «темную лошадку». 

В музыке «Жар-птицы» смотрят друг в друга XIX и XX век, встречаются Стравинский-ученик великого музыкального сказочника, повелителя оркестра Римского-Корсакова и Стравинский-модернист, который спустя три года камня на камне не оставит от старого искусства: его скандальная «Весна священная» (1913) по сути откроет новое столетие – не календарное, эстетическое. Пока же дерзкие, прихотливо-непредсказуемые, наэлектризованные, «языческие» ритмы (кульминация – «Поганый пляс Кащеева царства») сочетаются со звучанием народных тем, пьянящими тембровыми переливами, будто светящимся изнутри звуком, терпкими сложными гармониями – доведенным до пределов допустимого позднеромантическим музыкальным языком.