Выдающийся пианист современности, ленинградец по рождению и образованию, веронец по прописке и европеец по концертному графику, Григорий Соколов выступил в Большом зале Филармонии с традиционным ежегодным апрельским сольным концертом. В программе были Третья соната и десять мазурок Шопена.

Двумя отделениями концерт, как всегда, не ограничился, и в так называемом третьем отделении бисов пианист переключился на еще одного своего любимого композитора – Шуберта, исполнив три экспромта, одну из пьес опуса D. 946. После чего вновь вернулся к Шопену, к его соль-минорной мазурке, а последним, шестым, бисом неожиданно стал популярный ля-минорный вальс Грибоедова из репертуара начальных классов музыкальной школы. Этот нежнейший и безыскусный салонный ля-минорный вальсок автора «Горя от ума» прозвучал не без флера таинственности. Пианист, о котором иначе как о «великом» не говорят, вдруг сыграл такую простенькую, детскую вещицу, с одной стороны, интеллигентно намекнув на последний бис, а с другой – дал понять, как важно иногда оценить простые моменты бытия, милые радости недолговечной земной жизни.

Ценности стремительно уходящего, даже уносящегося бытия был посвящен и весь концерт. Обрушивающийся зачин си-минорной сонаты Шопена прозвучал с тяжелым дыханием, пианист как будто не стеснялся показать, как он устал. Впрочем, возможно, устал вместе с композитором, у которого расслышал именно такие смыслы, а Шопен сочинял эту сонату за пять лет до смерти. Традиционно первую часть Allegro maestoso начинают играть с романтической позой, взвинчивая себя такт за тактом. Григорий Соколов все делал ровно наоборот: никакой аффектации, все неторопливо, матово, приглушенно, с неутомимым желанием попытаться спокойно рефлексировать произошедшее. Сдержанным и предельно негромким получился и финал Presto non tanto, вопреки его тревожному колотящемуся ритму маховика судьбы, с которой музыкант собирался не бороться, а спокойно ее осмыслять, пытаясь остановить разные ее мгновения. Главным смысловым центром сонаты стала третья часть – Largo в яркой тональности си мажор. Феноменальная проработка каждого слоя фактуры с бархатными убаюкивающими басами, нежнейшей серединой и кантиленной мелодикой рождали архитектурные ассоциации с воздушным замком неописуемой красоты. Рояль пел, подобно большому симфоническому оркестру, не утрачивая при этом интимной доверительности. Исполнитель гипнотизировал слушателей, уводя их далеко от реальности, останавливая время, погружая в грезы...

Второе отделение было посвящено мазуркам, исполнение каждой из них было подобно разглядыванию семейных реликвий. Энциклопедия тихих звучностей с нюансами до трех, а подчас и четырех пиано была возможной благодаря искусному владению левой педалью. В каждой из мазурок с любовно, каллиграфически прописанными мелодическими линиями, вышитыми орнаментами и вензельками, слышались ароматы старой дворянской Польши, радости частной жизни. Каждая из мазурок будто говорила со слушателем, в каждой из них билось сердце. В утонченной грациозности и гармонической прихотливости было что-то и от французского языка (Шопен был французом по отцу) – и бездонное море грусти и тоски.

Публика, разве что не висевшая на люстрах, на сей раз была не столь дисциплинированна, как год назад, – врывалась бестолковыми аплодисментами там, где не надо, нарушала идиллию судорогами мобильников. Видимо, среди слушателей были случайные люди, пришедшие послушать знаменитость, чему, впрочем, нельзя было не порадоваться: люди стремились приобщиться к классике.

В августе программу из сочинений Шопена Григорий Соколов исполнит на знаменитом Зальцбургском фестивале.