Его сольный концерт стал настоящим ритуалом. Он выходит на сцену по диагонали из-за кулис к роялю, словно касаясь ногами «клавиш» пола этого храма искусства, и начинает свой концерт-проповедь, концерт-лекцию, концерт-терапию. Филармонический зал в этот момент напоминает лучшие дни истории ленинградской-петербургской Филармонии, когда яблоку негде было упасть. В этот раз довелось стать свидетелем забытых, казалось бы, в Филармонии прецедентов: сначала раздался крик капельдинерши: «Охрана!», а потом мы увидели двух стремительно прорвавшихся студентов (их, к счастью, поймать не удалось). А что делать? Соколова услышать хочется, а цена билетов во много раз превышает стипендию. Да и разлетаются эти билеты моментально, не успев появиться на сайте Филармонии, поскольку вся страна, во всяком случае ее платежеспособная часть, вся музыкальная Москва охотятся за ними.

Публика готовится к приездам Григория Соколова, как к главному событию года, будучи справедливо уверена, что на концерте пианист снова скажет свое музыкальное слово о том, как жить, дышать, чувствовать, думать и любить дальше. Отметая все лишнее в звуке - громкость, скорость, плотность, оставляя все самое сущностное, он дает и самым тонким знатокам, и не очень искушенной публике услышать музыку в соответствии с первозданным замыслом, как будто без интерпретаторских наслоений. Он настолько верен тексту, что по его игре можно было бы восстановить партитуру с точностью до шестнадцатой паузы, до стаккато, маркато и раллентандо. И в то же время сквозь его игру мы слышим все: темперамент Соколова, его характер, речь, строй мыслей.

Пианист давно приучил свою публику к предельно тихому, очень внимательному слушанию, и придушенные мобильники прорвались лишь под конец рецитала.

В этот раз Соколов предложил программу из хорошо знакомой хрестоматийной классики, достаточно часто исполняемой, словно дав понять, что настало время простых истин. Сонаты Моцарта и Бетховена он объединил вокруг главного тона, основы основ, с которого начинается школьная гамма, - «до» в его мажорном и минорном вариантах.

Программа открылась шестнадцатой «Легкой сонатой» Моцарта, которую знает каждый школьник, а завершилась мощной экспериментаторской последней Тридцать второй фортепианной сонатой до-минор Бетховена - кульминацией развития традиции венского сонатно-симфонического цикла, в то же время открывающей двери в будущее музыки. Эту сонату Григорий Соколов умудрился сыграть в высшей степени просто, словно наигрывая, как бог, отдыхающий после шести дней творения.

Публика дождалась и третьего бисового отделения, где Григорий Липманович раздразнил слушателей своими любимыми Шубертом с его до-мажорным «Музыкальным моментом», си-мажорным и ля-бемоль-мажорными ноктюрнами Шопена, пьесой «Болтливая» Рамо, часто включаемой в программы «Арабеской» Шумана. После такого количества счастливого и почти безоблачного мажора последний бис, правда, прозвучал в до-миноре: лаконичная, словно эпиграф, 22-я прелюдия Шопена вновь вернула нас к трагическому аспекту бытия.

Владимир Дудин